В определенном смысле повесть «Следы на траве», да и вообще вся эта
книга — м о е п р о щ а н и е с традиционной фантастикой. То есть,
конечно, через некоторое время должны выйти и другие, чисто фантастические
книги, но лишь потому, что издательский процесс в нашей стране крайне
медлителен. Рассказы и повести, поданные мною в издательства в 1985 году,
увидят свет разве что в 1991, 1992-м... Это похоже на звездный свет,
который доходит до Земли много лет спустя, когда уже и светило, может
быть, п о г а с л о...
Мне кажется, что популярность фантастики, питаемой научными и
инженерными идеями, малость подупала. Пока что сохраняют привлекательность
так называемые боевики, с дежурным псевдофантастическим
космолазернокомпьютерным набором, перенасыщенные насилием и эротикой. Но
это чаще всего явления не искусства, а массовой культуры. Наркотик,
развлекательное чтиво.
Не желая никому навязывать свое мнение, осмелюсь предположить:
будущее — за фантастикой, опирающейся не столько на точные и естественные
науки, сколько на гуманитарный, культурный опыт человечества.
Кстати, в последние годы я не замечаю ни за отечественными, ни за
иностранными фантастами особого желания выдвигать оригинальные научные
гипотезы. Есть, конечно, исключения. Например, интересная модель Г.
Гаррисона о возможности сосуществования на Земле разумных рас
млекопитающих и пресмыкающихся, построенная в романе «На Запад от Эдема»
(увы, пока у нас не переведенном). Или менее «глобальная», но подкупающая
свежестью выдумка Б. Шоу: стекло, замедляющее скорость прохождения света
(повесть «Свет былого»). Впрочем, при внимательном прочтении повести Шоу
напрашивается отдаленная аналогия — рассказ классика советской фантастики
А. Беляева «Светопреставление», написанный еще до войны... Большинство же
авторов спокойно довольствуется «джентльменским набором» физических,
технических, биологических допущений. Я в этом я не вижу большой беды.
Наверное, во времена Жюля Верна фантастика сочетала в себе функции
художественной и научно-популярной литературы. Таков был «общественный
заказ»: бурная научно-техническая революция породила острый интерес
читателя к сенсационным открытиям, сверхбыстроходные паровозы и океанские
«Грейт Истерны» стали предметами искусства, а водолазы и аэронавты —
романтическими героями. Теперь совсем другая ситуация. Каждому ясно, что
НТР не решит больных проблем человечества, и ее «шаги саженьи» подчас
оборачиваются чернобыльским кошмаром или эпидемией адского вируса.
Вернулся (и, очевидно, уже не исчезнет) преимущественный интерес к
Человеку, его чувствам, взаимоотношениям, к вечной проблеме единоборства
Добра и Зла, на планете и в душе каждого...
Да, это было новостью для всех! Оказывается, жестокость феодальных
властителей, религиозное и националистическое изуверство, массовое
невежество, этическая дикость прекрасно могут сочетаться с высоким
развитием промышленности, фундаментальных наук, с изощренной техникой!
Французские исследователи Л. Повель и Ж. Бержье мудро пишут о гитлеровском
рейхе: «Распознать чужую цивилизацию, которая выросла, как гриб, за
Рейном, нам мешала детская мерка. Для «чужого» нам нужны вигвам, перья,
кольцо в носу... Нацистская магия спряталась за техникой. Это была
грандиозная новость. Все отрицатели нашей цивилизации всегда были врагами
технического прогресса». Добавим от себя: за техникой в XX веке прятались
и рабовладение, и новоявленная инквизиция, и самые первобытные культы.
Витрина «передового материалистического мировоззрения» скрывала империю
Сталина, в общем-то отличавшуюся от царств Камбиза или Ашшурбанипала
только степенью и надежностью угнетения, а эту высочайшую степень как раз
обеспечивала техника: автомобиль, радиосвязь и огнестрельное оружие. В
числе чудес механики и электроники, всех этих «Сони» и «Акаи», наполнявших
дворец императора Бокассы I, был также холодильник, где
центральноафриканский владыка хранил человеческое мясо... Примеры можно
было бы умножать, но вывод, кажется, ясен. Общественно-исторические
процессы слишком сложны, чтобы сводить их к сугубо материальным причинам,
к зависимости от развития средств производства. К тому же с каждым
десятилетием становится все более ясной гигантская сила
д у х о в н о с т и, потенциала идей и чувств, и вовсе не как «надстройки»
над производственным базисом, а как самостоятельной, неукротимой, подчас
грозной реальности.
Фантасты-футурологи ошибаются постоянно — или же становятся
случайными пророками вовсе не в той области, где намеревались... Великий
Герберт Уэллс, автор полудюжины настоящих, абсолютно первородных
фантастических гипотез, таких, как вот уже 90 лет нещадно
«эксплуатируемая» писателями машина времени, многажды заблуждался, пытаясь
представить себе картину будущего. И не столько технически (хотя и здесь у
него преобладают наивные прогнозы вроде моторных супердирижаблей), сколько
социально. Гениальное прозрение позволяет Уэллсу выдумать атомную бомбу...
но из хаоса чудовищной войны мир выводит некий благонамеренный король (!),
призвавший людей объединиться. А уж когда речь заходит о всеобщем
нравственном обновлении человечества, об избавлении от вражды, эгоизма,
несправедливости, ничего лучшего, чем приход кометы из «облагораживающего»
газа, великий фантаст предложить не может... Как ни странно, главное
«попадание» Уэллса в туманную мишень грядущего произошло в 1896 году,
когда был написан роман «Остров доктора Моро». Это почти чудо, совершенное
на интуитивном уровне... Моро, беспощадный гений, ставит кровавый
эксперимент, ножом хирурга пресекая естественный ход эволюции. Он создает
из волков, гиен, пантер разумные человеческие существа, наделенные
моралью. Во всяком случае самому Моро кажется, что его творения таковы. Но
зверолюди, выйдя из Дома Страдания — хирургической клиники, устраивают
нечто вроде социальной утопии навыворот, псевдообщество, где принято хором
распевать гимны вождю-Создателю и скопом набрасываться на любого
«нарушителя закона»... Для современного человека аллегория прозрачна.
В самом деле, надо быть гением, обладать сверхчеловеческой интуицией,
чтобы правильно предвидеть даже самое близкое будущее. Американские
кинематографисты, явно выдавая желаемое за действительное, нашли у
знаменитого «пророка» XVI века Нострадамуса описание... гибели президента
Кеннеди и его брата Роберта! Но почему-то в предсказаниях на XX век нет ни
сталинско-маоцзэдуновско-полпотовских «островов доктора Моро», ни взрыва
освободительных движений в Европе начала 90-х годов, ни, скажем, СПИДа...
Не помню, чтобы кто-нибудь смог увидеть в грядущем Исламскую Республику
Иран, где глава государства будет решать важнейшие вопросы, сидя на
коврике в мечети, под охраной кружащихся вокруг храма
истребителей-перехватчиков!..
Так что же, фантастам и не пытаться заглянуть в завтрашний и
послезавтрашний день? Нет, почему же... Это необходимо делать. Но по
возможности вооружившись парадоксальным мышлением, а не пытаясь продолжить
знакомые современные тенденции, выделив какую-нибудь одну, наиболее
приятную или, наоборот, отвратительную (соответственно, получается утопия
или анти...). Наверняка, будущее — это не кибернетический рай и не
послеатомная пустыня. И уж, безусловно, непохоже оно на картины, столь
охотно рисуемые западными фантастами, включая самых маститых: Вселенная,
осваиваемая «внепространственными» звездолетами, звездные колонии, толпы
услужливых роботов — и тут же смертельные поединки полицейских и
гангстеров, изворотливые коммерсанты, богатые капризные бездельницы на
галактических курортах, зловещее «дно» городов с бродягами, наркоманами,
рэкетом... Продолжать в историческую перспективу общественные отношения
сегодняшнего дня независимо от уровня цивилизации не меньшая ошибка, чем
вульгарно абсолютизировать НТР, вторая сторона той же медали... Очевидно,
наилучшим выходом для молодых «нострадамусов» было бы не столько пытаться
предвидеть реальную картину XXI или XXX столетия, сколько стараться
философски обосновать собственное видение еще не пришедших эпох. Другими
словами, можно было бы перефразировать известное высказывание Р. Брэдбери:
«Дело фантаста — не предсказывать будущее, а предотвращать его»; «...не
предсказывать будущее, а п р е д л а г а т ь его»! Предлагайте будущее,
как планку для преодоления, как «техническое задание» для ученых,
конструкторов, политиков, экономистов. В конце концов и «Туманность
Андромеды» отнюдь не пророчество (сам автор его таковым не считал), а
грандиозный развернутый «генплан»!..
По поводу же фантастических прогнозов и вообще гипотез, выдвинутых в
области точной или естественной науки, мне бы хотелось сказать
следующее... Они уже, во-первых, почти невозможны для литератора, а
во-вторых, не слишком и нужны. Тот же Уэллс придумал свою машину времени в
исключительно благоприятных для фантастики условиях, которые, вероятно,
уже не повторятся. Десятилетие 1895 — 1905 годов было революционным во
всех смыслах. И прежде всего в информационном. Специалист — физик, оптик,
химик, биолог, механик и т. д. — окончательно становился у з к и м
специалистом. Возможность появления новых Леонардо да Винчи или Фрэнсисов
Бэконов исчезла, но не потому, что мозги стали хуже. Таланты рождались,
как прежде; только накопление знаний, достигнув критической массы, сделало
нереальным энциклопедизм Возрождения. В дальнейшем эта тенденция лишь
окрепла. Уэллс, гениальный сын своей эпохи, безусловно, не предположил бы
возможности путешествия в «четвертом измерении», если бы уже не «носились
в воздухе» принципы относительности. Но 30, 40, 80 лет спустя не помогло
бы никакое дилетантское знакомство с передовыми открытиями и свежайшими
технологиями. Наука окончательно разделилась на множество потоков
сверхспециализированного, предельно суженного и углубленного познания, и
когда эти ручьи вновь сольются в единое русло, не знает никто... Согласно
печальной шутке одного корифея, сегодня специалист по движению электрона в
магнитном поле в п р а в о уже не понимает специалиста по таковому же
движению в л е в о... Крупные ученые не бедны по части «сумасшедших»
гипотез — взять хотя бы модель Вселенной Фридмана, с частицами, каждая из
которых есть мироздание! Но крайне редко мыслитель такого ранга еще и
полноценный литератор. Можно сказать, никогда. И, ей-богу, не надо
требовать, чтобы в одном лице слились Эйнштейн и Брэдбери!.. Когда ученый
становися писателем, он должен умереть как ученый и из царства строгих
формул «эмигрировать» в мир эмоций, образов, человеческих страстей. Иначе
родится неуклюжий кентавр вроде романа Хьюго Гернсбека «Ральф 124 С-41+».
Кстати, что самое смешное, эта поделка технаря-графомана действительно
шедевр предугадывания! Транспорт, телевидение, электроника... А сюжет —
убогий, герои — схематичные, ходульные. Не в силах выдумать что-либо
оригинальное, автор хватается за стереотипы коммерческого чтива: главный
герой, конечно же, атлет и притом редкостный интеллектуал, героиня
прекрасна и беспомощна, злодей уродлив и коварен... И все последующие
примеры такого рода, когда популяризатор и инженер торжествуют над поэтом
и художником, демонстрируют подобное убожество. Будем же смиренно ждать и
надеяться на судьбу, которая может подарить нам «машину времени»... Но
скорее всего не подарит. Значит, будем заниматься тем же, чем все
«инженеры человеческих душ» от начала времен: создавать живые,
убедительные персонажи в живых, убедительных обстоятельствах; в образной
форме отстаивать свое понимание мира, нравственных ценностей. Все прочее —
от лукавого. Вряд ли кого-нибудь, кроме самых юных «фэнов», взволнует
сейчас новый принцип гиперсветового движения. Думаю, фантастика «о науке»
стала явлением, выходящим за пределы литературы, и место ей в другой
культурной нише — рядом с электронными играми и телепередачей «Брэйнринг».
Так чем же тогда фантастика отличается от «нефантастики», от
почтенной миллионотомной литературы, показывающей «реальные лица в
реальных обстоятельствах»? Уж наверное, не наличием
звездолетно-лазерно-генно-компьютерного набора. Через сотню лет наши
описания пультов управления или «машин-маток» для выпуска биодвойников
внуки будут перелистывать так же скучливо, как мы пропускаем рацеи Жюля
Верна об аккумуляторах «Наутилуса» или прессованной бумаге, из которой
сделан вертолет «Альбатрос». Нас интересует только судьба великолепно
описанного капитана Немо — принца Даккара, борца за свободу родной страны,
гениального конструктора, поэта морских глубин и грозного мстителя. Или
горький образ инженера Робура, возомнившего себя «властелином мира»...
Возможны ли такие фигуры в бытописательстве? Вряд ли...
Здесь, пожалуй, я подхожу к самому главному. Не навязывая никому
своего мнения, скажу, что считаю сущностной чертой фантастики ее
способность показать личность в необычайных, экстремальных
обстоятельствах. Оценить мужество, доброту, человечность на «стенде»
невероятных, трудновообразимых нагрузок... Что может создать для Человека
условия «испытательного полигона»? В священных книгах древности — боги и
демоны. В сказках — волшебные силы. В «научной» фантастике — последствия
НТР. Предлагаемые обстоятельства здесь — дело десятое... И если Человек
выдерживает напор стихий, поединок с чудовищным врагом, путь в загадочном
и опасном мире, значит, он действительно личность и нравственные устои его
тверды.
Думаю, что фантастика недалекого будущего станет все более тяготеть к
мифологии, к эпосу, к принципам, по которым складывается фольклор. Чем не
персонажи для фантаста — Ахиллес и Арджуна, Илья Муромец или Манас?..
Гигантские фигуры, живущие и действующие в красочном мире страшных
испытаний, стремящиеся к великолепным, благородным целям... Борьба Бога и
дьявола, темного и светлого — вот что, повторяю, всегда волнует сердца
людей! Миф же — это наиболее типичная и выразительная «голограмма» такого
поединка. Героизм хитроумного Одиссея и — необходимым контрастом — тупая
свирепость Полифема...
Мне хотелось бы работать в фантастике, растущей от мифопоэтического
корня, неразрывной со всеми тысячелетиями истории. И я уже делаю такие
попытки, которые, надеюсь, рано или поздно дойдут до читателя.
То есть, конечно, я и на этих страницах прежде всего говорю о
проблемах духовно-нравственных. Сущность «Формики» раскрыта в последних
фразах: удержи рвущееся наружу зло даже на уровне мысли! «Собачья свадьба»
— плач о божественном творческом начале, погубленном суетою корыстолюбия.
«Хозяева ночи»... В этой повести много тем, читатели сами разберутся, о
чем она; для меня — о ценности свежего, не замутненного догмами взгляда на
мир. «Следы на траве» полемизируют с вульгарными моделями воздействия на
чужую историю, вьетнамо-афганскими вариантами, столь модными в серии о
«прогрессорах». Но, разумеется, это не только полемика. В определенной
степени «Следы...» — миф, символический рассказ о поединке Любви с
кровавым Раздором...
Конечно, я в своей повести условно трактую мифологические термины, и
только так их и следует воспринимать. Если для историка и писателя
Владимира Щербакова Асгард — пункт географический, центр древней
цивилизации, то для меня — лишь символ «нордической», расистской спеси
переселенцев на «Землю-прим»... Что ж! Фантаст во всех случаях не
претендует на тождество с ученым. Его задачи — те же, что у любого
литератора, только решаемые в иной знаковой системе, через гротесковое
сгущение реальности. И я стараюсь эти задачи выполнить, постепенно уходя
от обычной фантастики.
Андрей Дмитрук
__________________________________________________________________________
Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 12/09/2000
|